Казалось бы, ну чего уж такого в финале «Свой среди чужих, чужой среди своих»? Когда к вышедшему на склон Шилову — у которого самое громкое — только руки поднять — во весь опор скачет Забелин. Спешивается и бежит, путаясь в длиннополой шинели и сабле на боку. За ним неуклюже, из последних сил, ковыляет Сарычев. Потея лысиной под шляпой. Чего ж тогда это меня так трогает? Всего лишь кино. Но словно не зритель, а один из них. Может быть, виновата музыка Эдуарда Артемьева?